Вероятно, единственным удовольствием на сегодняшний день остается прохладный, пасмурный день, - свинцовое небо готово обрушится на голову дождевым потоком, но почему-то медлит, - томик Батая в руках, сигареты, кофе из ближайшей забегаловки, некачественный, теплый, без сахара.
Вечная троица - Батай, Гийота, Жене. Постмодернисты без прошлого и будущего, извергающиеся в собственные книги бесконечными словопотоками; реализм пахнет гнилью, перемычки философии, сложносочиненных предложений, - многие книги Гийота сами являются предложением длинной в сотни страниц, - чувств и экспрессии дают едва слышный запах бергамота.
Перерыв - полтора часа; за это время можно успеть дойти до ближайшего парка и тихо посидеть на скамье, пока не начался дождь. Общество третьекурсников-переростков, что выходили в этот перерыв на длительный перекур, явно не льстило; в это время, казалось, юноши и девушки переживают второй пубертантный период - зажимают друг друга в переходах между дортуарами, не видя разницы между мужчиной и женщиной, весело сношаются, затыкая друг другу рты.
Если этот процесс засечет кто-либо из деканата или преподавательского состава - им несдобровать. И казалось бы - что им мешает прийти домой и заняться сексом там: в комфорте и спокойствии? Так нет же, предпочитают-с экстрим. За этот учебный год благодаря этой маленькой прихоти из университета вылетело полсотни однополых и разнополых пар. Кто-то что-то говорил про дискриминацию? Пускай засунет свои официальные бумаги себе в задницу.
Но день начинался отнюдь не позитивно - первую пару четвертый курс дружно решил прогулять, заработав докладную на свою голову. Декан рвала и метала, когда она, только прийдя в корпус, застала у дверей своего кабинета ехидно усмехающегося Эмиля, держащего в руках листок, исписанный витиеватым почерком. Что было дальше - неясно: он поспешил уйти прочь и дождаться следующей пары.
Первый курс; с ним отношения всегда были неплохими, но еще невыросшие детки постоянно блестали любопытством и городили такую страшную чушь, что Эмиль мог только нервно смеяться на протяжении всей пары. Мальчики и девочки решили, что философия - наука абстрактная, и основные аспекты из нее можно выделить самому. Они будут думать так до первой сессии. Потом забудут все свои заблуждения и, возможно, даже переведутся на другую специальность. Жить станет гораздо легче.
И когда, наконец выйдя из корпуса, Эмиль встал возле перехода, чтобы закурить, его хроническое невезение выплеснулось наружу какими-то поистине космическими масштабами и, похоже, задело рядом стоящих людей. Дамочка, нервно покачивающаяся впереди на своих гигантских шпильках, рванулась на дорогу слишком рано - кровь брызнула куда-то в сторону, обрызгав полы камзола Эмиля и лица двух девушек, стоящих позади; повинуясь клише, они тут же дико завизжали.
Дамочку размазало по асфальту; мягкая розовато-серая масса растеклась по дороге; сирены, гудки, отброшенный в сторону телефон вибрирует; детские голоса, девушки продолжают визжать; очень хочется уйти с места преступления, пока не застали, не прижали к стенке и не заставили докладывать все, что видел, что знает, о чем осведомлен.
Чужая смерть уже давно не удивляет - со времен эпидемий испанки и чумы. Просто как-то неожиданно.. Не более того.
Погрузившийся в раздумья Эмиль сел на первую скамейку возле входа, машинально открыл книгу и уставился куда-то вглубь аллеи; коварный ветер срывал с губ легкий сигаретный дым.

"Настойчиво прошу вас не посылать за мной полицию. Я взял с собой револьвер. Первая пуля - для жандарма, вторая - для меня."
Меня трудно упрекнуть в том, что называют "позёрством". Просто я хотел остановить своих родителей, которые ни за что не смирились бы со своим позором. И хотя у меня самого эта записка вызывала лишь смех, я счёл вполне уместным бросить в карман отцовский револьвер.
И сколько таких случаев произошло на его глазах?; во времена Великой Депрессии на его улице каждый вечер раздавались выстрелы, отцы многодетных семей, будучи не в силах прокормить детей, выпускали себе пулю в лоб; несчастные девы времен Шекспира, переживая из-за несчастной любви, закалывали себя, оглашая дикими криками округу; суицид всегда имел место быть, и в этом нет ничего зазорного.
С каждым днем, неделей, месяцем, годом, веком люди усложняют свою жизнь все больше и больше. В смутных воспоминаниях затерялись моменты раннего средневековья; пухлые прачки, обжимающие с двух сторон, молодые пекари, по утрам сотрясающие дом своими шагами, импровизированный "отец", сгорбившийся над книгами, его собственное нагое тело, завернутое в шелк.
Эмиль мог перечислить все свои недостатки, не отвлекаясь от чтения; несовершенства и физические, и моральные, которые создатель не успел доделать до момента своей смерти. И очень зря - всегда хотелось быть идеалом, но увы, не получается.
Сигарета медленно тлела, зажатая в пальцах; он отбросил ее в сторону, достал новую, подкурил от изящной серебрянной зажигалки. Ветер листал страницы книги - раздражал и докучал, явно насмехался; молодые люди снуют туда-сюда по аллее, пытаясь размять затекшие за время учебы мышцы; девушки кокетливо вертят бедрами, пытаясь приманить к себе очередного мальчика - абсолютнейшие самки во время течки; парни, ухмыляясь, хватают девушек за крепкие упругие зады, притягивают к себе; это все выглядит премерзко, но деваться некуда.
Мысли схожи с речами Воланда: "люди не меняются, меняются лишь одежды и... стремятся к деньгам, боятся боли, боятся смерти... вечно хотят сношаться до потери пульса... странные времена, смутные времена... на протяжение десяти сотен лет... "
Мерзкий ветер поставил перед собою цель доканать Эмиля за этот бессмысленный брэйк; Батай никак не давался, после бесед с первокурсниками он не мог занимать мысли целиком и полностью... Стоило сегодня читать что-нибудь полегче - Юнга, например, - там все хотя бы понятно.
Он закутался в плащ плотнее.
Сигаретный дым обжигал губы и горло; только сейчас Эмиль понимал, насколько чертовски он не выспался - насколько устал. Но до выходных - еще почти два дня, да и за них отдохнуть можно лишь с трудом (какой каламбур).
Парк наконец-то начал пустеть. Медленно разбредались рассеянные, чуть сумасбродные парочки; старики поспешно отправлялись на обед; деловых людей тут не было никогда - не было их и сейчас.. Слишком много целомудренности.
Мягкий голос будто бы вышел из шума листвы, колышемой ветром; знакомый и нечеткий, не имеющий границ - не идущий в сравнение с холодным, высоким голосом самого Эмиля.
Здравствуйте-здравствуйте..
Шаблонно, чуть рассеянно, не отрывая взгляда от книги.

Холодно. Темнеет.
Такое чувство, что кто-то свыше зажег черно-белый режим в качестве основного, обесцветил все краски; вечность окрашивает бледные озябшие руки в серый, болезненный цвет; неприятный холод пробегается пальцами по линии позвоночника. Эмиль повел плечами, пытаясь сбросить с себя неведомую угрозу; не заставляй меня мерзнуть. Без всяческой напускной вежливости, пластиковой интеллигентности, мерзкой, отвратительной снисходительности - просто холодно.
Несколько мгновений спустя тучи снова заслонили собой лунный диск, и всё окунулось во мрак.
Я стоял и горько плакал, задыхаясь от слёз; ветер трепал мне волосы. А Симона лежала в траве и впервые в жизни громко, по-детски рыдала.
Эмиль спустил рукав и посмотрел на часы. Времени еще много. А смысла - никакого, как прежде. Странная, неясная сладость осела на губах; кофе давно уже остыл. Он убрал книгу в сумку и соизволил наконец-то поднять взгляд; вероятнее всего - еще один навязчивый первокурсник, хочет чего-то смутно понятного, и это пожелание доброго дня в качестве приветствия - лишь повод к тому, чтобы завести продолжительный разговор, не имеющий никакого смысла.
Нет, ошибся. Кто-то со старших курсов; смутно понятный биологический пол - чуть сползший под рубашкой бюстгалтер, вместе с ним сползшие груди, явно не свои; растрепанные волосы, крупная сетка колготок, смазавшийся блеск на губах.
Гротескно-женственная пародия на Роберта Смита; что-то целомудренно-развратное мелькает в движениях плавными перекатами мышц, дрожью ресниц, судорожными придерживаниями раздуваемых ветром юбок; вероятно - какая-нибудь мадам из местных борделей одета в саму себя, неопытные насмехающиеся шлюхи красят губы, надевают каблуки на дрожащие от непривычной усталости ноги; в конце концов, в покрывшемся розоватым румянцем лице Эмиль ловит знакомые черты, улыбается уголком губ: чуть снисходительно, чуть насмешливо.
Ситуация вполне понятна - от этого и смешно. Он спускает дым с губ, провожает его взглядом; плотная серая дымка медленно растворяется в мерзлом воздухе. Ему никогда не были понятны эти абсурдные университетские шутки, полные черного юмора, пошлости и прочих, не менее мерзких вещей.
Чертовы сигареты догорают слишком уж быстро; озябшие пальцы отказываются слушаться; Эмиль вытягивает из пачки очередную сигарету, закуривает вновь, продолжает изучать взглядом горемыку-студента; чуть выпрямляется, положив ногу на ногу.
Батай был явно отложен не зря - тут есть зрелище гораздо занятнее. Интересно, что сподвигает на подобное учащихся философских факультетов?
Или, вероятно, здесь - наиболее благоприятные условия для поступления, поэтому сюда идут все, кому не лень? Это пока неясно; факультет считается одним из наименее заполненных в сравнении с остальными. Почему-то все больше не хочется идти на следующую пару и давать ее очередным нерадивым малолетним умникам.
Но плошать нельзя - это не в его стиле.
Прощаю.
Все так же - не меняя интонации, не повышая и не понижая голоса. Все-таки, с учеником, при должности... И так было всегда - на протяжении всех тех двух сотен лет, что он сменил свою деятельность на преподавательскую. Каждый раз - в новой стране, новом вузе. Иначе никак.

Очень забавно смотреть на то, как ломается, смущается и краснеет мальчик; по легкому пульсу на шее, тихому сбивчивому дыханию, судорожным нервным движениям, сокращениям лицевых мышц. И зачем так мучить себя - неясно, вот только ведет он себя сейчас прямо противоположно своему нынешнему образу.
Чуть прикрыв глаза, Эмиль вновь затянулся; смола горчила, оставаясь на губах незаметным мазком. Влажный воздух принимал дым в свои объятия; все казалось слишком тяжелым - умственная деятельность, дыхание, движения.
Надо позвонить декану и сказать, чтобы заменили преподавателя - судя по всему, сегодня отсюда Эмиль не уйдет. Свинцовая, тяжелая лень прокатилась по телу, чуть прогнула его; усталость, накопившаяся за месяц, грозила вылиться нервным срывом.
..Надо. Все больше надо. Надо прийти домой и отоспаться.
Когда я спустился к ней, она лежала неподвижно, свесив голову: из угла губ стекала тоненькая струйка крови. Я приподнял её руку, но она безжизненно упала на землю. Тогда я, трепеща от ужаса, набросился на это бездыханное тело, и, обнимая его, ощутил невольную судорогу семени и крови, причём моя нижняя губа отстала от зубов, как бывает у идиотов.
Постепенно придя в чувства, Симона пошевелилась и разбудила меня. Я очнулся от полусна, в который погрузился из-за слабости в ту минуту, когда, как мне казалось, я осквернил её труп. На её теле, всё так же одетом только в чулки и поясок для подвязок, не было ни одной царапины и ни одного синяка. Я взял её на руки и понёс по дороге, забыв об усталости; я старался шагать как можно быстрее (уже светало). Мне стоило нечеловеческих усилий добраться до виллы и благополучно уложить мою чудесную живую подругу в постель.
Батай ужасен; Батай низвергает до самых низших уровней человеческой мысли. Становится все страшнее читать его дальше - но странные, неяные тени персонажей, полуживые оргии в тихих закоулках средиземноморских вилл, сакральные мысли, высказываемые шепотом..
Эмиль жил очень долго, слишком долго - но такого он никогда не видел.
Перспективы становились все радужнее - не слушая никаких отговорок, поставить замену и уйти домой, где, выпив кофе и дочитав еще пару глав, улечься спать и не просыпаться до завтра - а завтра к третьей паре, завтра все не так уж страшно.
Вот только..
Можете не беспокоиться, молодой человек.
И голос, вопреки воле - чуть мягче, будто бы пытаясь придать самому себе нотки всепрощения - поистине библейского. Но ситуация - вполне банальнейшая; правда, прежде чем таким нахальным образом сбегать с учебы, мальчик мог бы подойти хотя бы на кафедру... Судя по всему, не дошел. Ну и черт с ним; много ли потеряется с отсутствием одного студента?
(Естественно, не одного - узнав о замене, на парах останется меньше половины группы, но все же хочется надеяться на благоразумие этих маленьких глупых зазнаек...)
Мальчик явно мерзнет; беги домой, мальчик - если посмеешь простудиться и прогулять еще больше моих пар, незачет и вечную ненависть я тебе гарантирую.

Казалось бы - куда дальше? Но небо продолжает сгущаться, странное, нелепое, просто пародия, безумная смешная сущность, незыблемая и грандиозная в своей глупости. Своды смыкаются, пересекаются нефы и колонны, осыпаются и колят костями лицо. Судя по всему, дождя сегодня не будет - просто ранние сумерки, не самое ожидаемое явление.
Все неприятности - от солнца, которое, скрывшись за тучами окончательно, перестало излучать свой радиоактивный холод. Стало резко теплее; город будто бы накрыли крышкой от обувной коробки. Жители маленького пластикового мирка теперь в безопасности.
Очень хочется: луна; решетки; теплый бриз откуда-то справа; неясные силуэты в саду; белая простыня, натянутая перед окнами; крики и стоны откуда-то снаружи; сигареты и антибиотики; дерево подоконника, накалившегося за день на солнце, греет бедра; кто-то подходит сзади, обнимает; главное - от неожиданности не упасть вниз, в заросли можжевельника и кипарисы..
Можно вновь накрыться вуалью инкогнито, уехать из страны, из безликого города - куда-нибудь в Чили или Непал, найти себе очередного безумного любовника и пару-тройку слуг, которые будут создавать аккомпанемент в ночном саду.
Здесь - уже привычнее... Все улицы пройдены, изучены, язык известен и люди даже более-менее приветливы, стоит им узнать статус в обществе. В общем-то, типичные необразованные жлобы - но это лучше, чем средневековые еретики и христиане.
Он курит одну за другой; может быть, это нервы - поэтому руки трясутся слегка, да и общее состояние не самое благостное. Мазохизм в его истинном проявлении - чувствовать, что заболевает, но продолжать свое сидение на морозном, уже далеко не теплом ветру.
Эмиль достал из сумки телефон, посмотрел на дисплей. Двадцать минут до начала пары. Набрал знакомый номер - разъяснил ситуацию; слащавый женский голос уверил его в том, что все хорошо и начал уже рассказывать про то, что ему грозит переутомление, если он и дальше будет так работать, но Эмиль бросил трубку и убрал телефон в сумку.
Чертова декан считает своей подружкой-сплетницей каждого, кто соизволил снизойти до нее и хотя бы выпить с ней.. не на брудершафт, естественно, но тем не менее.
Садитесь, коли не боитесь.
Вновь усмехнувшись, не выпуская сигарету из рук. Обычно курил меньшими количествами, меньшими дозами никотина в кровь - по сужающимся сосудам импульсом в мозг. Курение изрядно замедляет мыслительные процессы; другое дело - чампы и благовония, которыми пользовались еще древнеегипетские и древнеяпонские мыслители, эти здравомыслящие ученые мужи.
Все выходило на редкость легко и просто; Эмиль не привык так - мытарства и мучения буквально в религиозных смыслах уже давно стали его верными спутниками.
В этой реальности, в этом времени, в эти дни его изношенное, изнасилованное и использованное тело получило поблажку. Меньше стрессов, меньше высокопафосных страданий и прочей бессмыслицы. Каждый вечер можно занимать себя чтением, размышлениями на различные темы, просмотром черно-белой артхаузной чуши по телевизору.
Все очень банально. Быть может, в этом и есть настоящее человеческое счастье; Эмиль человеком никогда не был и сказать точно не мог.

Что за риторика? Сплошные разговоры - бесстыдные в своей простоте; вопросы задаются через паузы длинной, казалось бы, в вечность. Парк совсем пуст; ветер гонит листья по песчаным дорожкам, крутит их в незатейливом танце, если прислушаться, можно услышать: он говорит. Тихо..
- Очень глупое занятие - пытаться измерить уровень собственной измотанности движениями, временем, степенью болезненности при острых мыслях, проникающих в голову; попахивает инфантильностью и ребячеством.
- Пора бы прекратить вести себя, как девушки с картин Ренуара; кокетливо-нежные, легкие и женственные, полные скрытого прерафаэлизма, на самом деле - пустышки; как думаешь, что будет, если попробовать раскусить тебя, Эми? В тебе не было ничего человеческого, а то, что зародилось, ты убил в себе сам.
- Никакой обязательности, неполноценный гуманоид, прячущийся за вуалью бессмертия и загадочности; сфинкс без загадки, бессмысленный и пугающий даже своей тенью..
И можно не пытаться перебить его, заставить взять свои слова обратно - говорит абсолютнейшую правду, резкую и четкую - без лишней декоративности и прочих ненужных оборотов.
В отличие от других матадоров, Гранеро был похож не на мясника, а на очаровательного принца, возмужалого и чудесно сложённого. Когда бык бросался на него, костюм матадора ещё больше подчёркивал ровную, вытянутую, как струя, линию его тела. Ярко-красная ткань и сверкающая на солнце шпага перед умирающим быком с дымящейся шерстью, залитой потом и кровью, довершали эту метаморфозу и придавали ещё больше очарования зрелищу. Всё это происходило под знойным небом Испании, совсем не синим и суровым, каким его представляют, а солнечным и ослепительным - рыхлым и пасмурным - и порой нереальным; нестерпимый свет и страшная жара расковывали чувства, увлажняя и размягчая плоть.
Эмиль перевел взгляд на мальчика; с минуту вновь изучал его - взгляд такой же, как обычно: пронзительный, цепкий и с этим ничего не сделать.
Скованные движения, закрытая поза; мальчик вновь смущается, стесняется, краснеет - все такой же, как обычно. Эмиль начал вспоминать - четвертый курс, вечная полуулыбка на губах, перманентная готовность, - это видно, но в большинстве своем робость берет верх... следующий вопрос становится понятным без слов, и это вновь - страшное голословие.
Тебе еще нужен ответ, мальчик? Ты сам боишься меня до дрожи в руках.
Но все же; негоже оставлять вопросы повисшими в воздухе - знак невоспитанности и уклонения от правды, от ловких замечаний в его сторону, бесстыдных и искренних, высказанных только потому, что надо чем-то заполнить неловкую паузу.
Только чтобы не слышать воя ветра в кроне деревьев, только чтобы не чувствовать этого мерзкого смущения, накатывающего и накрывающего с головой. Что ж, будь по твоему..
Эмиль сжал озябшие руки, выкинув прочь дотлевший окурок; вновь взглянул на мальчика - прямо в глаза. Детские, широко открытые - какой же ты все-таки ребенок..
Как Вы сами думаете?
Вновь - усмешка на губах, искривила и преобразила.

От начала до конца боя Симона пребывала в тревоге и со страхом, явственно проступавшим на фоне неодолимого желания, ждала, когда один из чудовищных ударов, которыми взбешённый бык непрерывно, вслепую осыпал порожнюю красную материю, подбросит в воздух самого тореро. Нужно сказать, что, когда этот страшный зверь постоянно, без остановки бодает плащ в считанных сантиметрах от тела тореро, возникает ощущение многократного глубокого погружения, напоминающего любовную игру. Близость смерти только обостряет это чувство. Серии удачных выпадов были редким явлением и приводили толпу в сущее безумие, а женщины в эти волнующие минуты испытывали оргазм - так напрягались у них мышцы ног и живота.
Близость смерти только обостряет это чувство. Возможно, у смертельно больных все чувства обостряются до предела; каждый момент своей жизни они переваривают своими прогнившими внутренностями с гораздо большим усердием, чем это делает среднестатистический человек.
Редкая живая тварь желает оказаться полумертвой; что-то вроде кота Шредингера, - кот скорее мертв, чем жив, но признаки своей дееспособности еще подает... Грудная клетка дрожит, иссушенное тельце вертится в судорогах, с губ капает слюна, мерзкая и едкая. Эту тему не давали на лекциях, старались избегать в обществе - социум боится своей неполноценности, выражающейся в детях, инвалидах, пожилых людях и беременных женщинах. Одни - еще мертвы, потому что слишком малы, чтобы осознавать все происходящее вокруг с полной серьезностью; вторые - уже наполовину умерли благодаря собственной безалаберности и патологическому невезению; третьи - мертвы почти полностью, потому как отжили свой век; четвертые половину своей жизни отдали набухающему внутри плоду. Язва на теле общества, гниющая и разлагающаяся, исторгающая из себя желчь, боль и прочие неприятности. И к черту оно нужно? Проще устроить геноцид - самый банальный способ очистки от задохнувшихся по собственной воле.
Не будучи человеком, Эмиль знал об этом почти все; пять эпох человеческого развития передохли у него на глазах, смыкая пальцы на горлах друг друга, кардиналы дрались с президентами, королевы выдирали глаза у императриц длинными крашеными ногтями.
Мясники воюют с пажами за право поднести удавку юной принцессе; тяжелый платяной шкаф трясется, будто бы в нем происходит революция; великая депрессия отжила свое, трупы убирают с улиц; дети холокоста боятся выходить на улицу; распавшиеся союзы сношают друг друга напоследок; на поле экспериментов падает снег; сердобольный, милосердный смех где-то за кадром; едва слышно дребезжит пленка; натягивается и лопается - фильм кончился.
Извиняю.
Согласился Эмиль, качнув головой. Прядь волос упала на глаза; он убрал ее с лица, заведя куда-то за ухо. Ветер немилосердно резал кожу; страстный и горький - с неизменным сладким послевкусием.
Боишься. Стесняешься. Ты слишком искреннен; этот мир тебя задавит и никто тебе не поможет.
Все чаще мечталось о прежнем месте обитания... Теплые южные ветра, мягкие лучи солнца по утрам, почти полнейшее отсутствие людей как таковых - только лишь юная прихожанка Петра, просящая подаяния и произносящая молитвы едва слышным срывающимся голосом.
Почему-то заявление, услышанное им, немного удивило; в большинстве своем же не вызвало абсолютно никаких эмоций.
Терпкие собрания литклуба за опиумом и Бодлером; крашеные в яркие цвета волосы, атипичные наряды; кто-то пристраивается сзади, обнимает большими теплыми руками за талию; это все - одуряющий тяжелый дым; декаденты вливают в себя абсент и часами смотрят в одну точку, развязно целуясь; по утрам - припухшие губы и ссадины по всему телу, голова тяжелая и абсолютнейшая потеря памяти.
Он вновь взглянул на мальчика; тот смотрел прямо в глаза, неотрывно - такая смелость с его стороны была крайне неожиданна и Эмиль улыбнулся чуть сдержанно, стряхивая пепел с сигареты.

Почему-то становится чуть страшно; Эмиль с нетерпением ждет золотистого отблеска заката на своем лице, который согреет озябшее тело, (чьи-то пальцы бегут вверх по скулам, очерчивая резкий, фемининный профиль, с каждым касанием - все теплее) неясные тени бродят где-то в кустах, отплясывают там резво и бойко, шорох и треск ломающихся веток слышен даже отсюда; ты ударился в романтику, старая тварь, слишком поздно - из такого не возвращаются..
Мы смертельно устали. На берегу Симона остановилась, охваченная ознобом. Пот лил с нас ручьём, и Симона дрожала, стуча зубами. Тогда я снял с неё чулок, чтобы вытереть ей тело: от него исходила теплота, как от постелей больных и лож сладострастия. Постепенно ей стало немного легче, и она подставила мне губы для поцелуя вместо благодарности.
Меня не покидала величайшая тревога. До дома ещё было десять километров, и, учитывая наше положение, нам необходимо было любой ценой добраться до него ещё затемно. Я еле держался на ногах, отчаявшись увидеть окончание этой долгой поездки в невозможное. С тех пор, как мы покинули реальный мир, состоявший из одетых людей, прошло так много времени, что нам казалось, будто он для нас уже недосягаем. На сей раз эта личная галлюцинация разрослась и заполнила собой всё, подобно всеобщему кошмару человеческой жизни, включающему в себя землю, атмосферу и небо.
Вероятнее всего, в этом виноват Батай. Да, точно - этот дряхлый извращенец слишком любит втемяшивать свои иррациональные суждения в головы читателей. Надо было брать Жене; он менее навязчив, но что сделано - то сделано.
Чья-то больная психика слишком влияет на поведение, проходясь лезвиями холода по тонкой коже; синеватые дорожки вен на запястьях пульсируют и припухают, впрочем, не внушая никаких опасений; все равно умереть не представляется возможным, так что можно не волноваться.
Я Вас не держу.
Орхидеи из стали прорастают с негромкими щелчками; покрытые синим лаке озера не покрываются льдом даже в самые сильные морозы; мягкие губы ангелов трескаются и рассыпаются белесой пылью; заросшие коростой глаза незрячего испускают страдальческие слезы; дети вскрывают консервные банки и извлекают оттуда засохшие кости; они опускают их в рот, шумно разгрызая и умирая, задохнувшись.
Ноги проститутки затянуты в винил, пухлые груди - в латекс; шлюха похожа на изуродованного донельзя гермафродита; зеленоватые волосы чуть блестят в неоновом свете; она медленно прохаживается по ночной улице в ожидании клиента; мимо ходят ряженые, бегущие на бал.
Сегодня слишком ветренно; порывы треплют волосы, бросают их за плечи и обратно - на лицо; очень хочется горячего чаю, очень хочется улечься в постель, накрыться одеялом и не вставать до второго пришествия. Таблетки принимаются для вида - легкое недомогание обычно проходит через два-три дня само, но все должно быть, как у обычных людей.
Бедный нервный мальчик мучается и не знает, куда себя деть; движение резкие и рваные, мечется и рвется в разные стороны. Бигендерные бессмысленные страдания. Не насилуй собственное создание.
Эмиль тянет руку, убирает непослушные волосы с лица мальчика, подперев щеку свободной рукой; почему-то подобные мелочи до невозможности раздражают.

Задумавшись, вертит обручальное кольцо на безымянном пальце; оно теперь буквально соскальзывает вниз, не держась - вероятно, в этом есть какой-то знак, сакральный, ненужный смысл.. Он затерялся в вихрях веков и эпох, иногда колет инъекцию прошлого в едва просвечивающую вену на сгибе локтя.
Очень жаль переживать собственных возлюбленных; где-то сзади торчат неясные тени отклонившихся от нормы людей, которые.. Которые. Это абсолютно не важно и вспоминать об этом не стоит.
Мы очутились в зале, где не обнаружили ничего, что могло бы оправдать смех Симоны; здесь было довольно прохладно; свет поступал снаружи сквозь красные кретоновые гардины. Деревянный потолок был тщательно отделан, белые стены украшены статуями и образами; заднюю стену до самого балочного перекрытия занимал позлащённый алтарь. Эта сказочная обстановка, словно бы составленная из сокровищ Индии, благодаря всем своим украшениям, волютам, витым узорам и контрасту между тенями и блеском золота напоминала о благоуханных тайнах тела. Справа и слева от двери два знаменитых полотна Вальдес Леаля изображали разлагающиеся трупы: в глазницу епископа вползала огромная крыса...
Выпейте кофе с толченым стеклом, размажьте пастилу по лицу, слизывайте ее с губ друг друга длинными склизкими языками; это - последнее, что вам осталось, развлечения для нищих духом, не знающих, что делать, что сделать и как отсрочить собственную смерть.
Ударная доза нейролептиков - круги перед глазами, забитые тишиной уши, наглая ухмылка на губах; тяжелый коричный запах от волны длинных волос, стекающей по ровной спине, страшно касаться подобных аморфных призраков, но что делать - неизвестно; потакать своим желаниям? Нельзя всю жизнь заниматься только этим - мерзко и пошло.
Студенты склоняются над трактатами, выводят что-то в тетрадях/книгах скрипящими ручками/перьями - ничего не меняется, все слишком банально, обыденно, как застоявшийся чай в стакане. Терпкие запахи специй, рассыпанных по деревянному столу; втершиеся в пальцы запахи; ветка ладана за ухом; фимиам курится в келейном кадиле, шелковый пояс обвивает тонкую талию.
И в этом есть смысл?
Естественно, что еще может спросить преподаватель по философии у собственного студента? Только не углубляйся в Юнга, Дюрана, Римана, я прекрасно знаю, что они думают на этот счет.
Очередная сигарета в пальцах, прикурил от серебрянной зажигалки, неудобной, но дорогой и помпезной. Все равно, сумка от трехсот граммов тяжелее не станет - в ней и так полно хлама, включая огромное количество исписанных витиеватым почерком распухших листов с выписками из читаемых книг, две-три книги с собой, пара пачек сигарет и еще до черта всяких бесполезных мелочей, которые страшно лень вытряхивать из сумки. Скорее даже не лень - катастрофически нет времени.
Таких на редкость бессмысленных разговоров без темы в жизни Эмиля давно не было; это даже немного радовало - он не потерял способность поддерживать подобные беседы. Он смотрел куда-то в землю; посыпанная светлым песком дорожка мозолила глаза - что мешало оставить на месте черный, неровный слой грязной земли, в которую проваливаются каблуки и страшно хочется материться, хотя и не делает этого почти...
Мальчик молчит рядом; отсюда слышно его дыхание, тихое, сбивчивое. Явно хочет чего-то, но никак не может осмелиться сказать.
Ладно. Посидим, помолчим. Все равно никуда не торопимся-с..

То есть смысл - понятие, смысла не имеющее?
Уже откровенно усмехаясь, рассматривая изукрашенное косметикой лицо; вроде бы - пара штрихов этой мерзкой перламутровой дрянью по губам, а как резко может переменить человека.
Третий курс отличался крайней дебиловатостью, нежеланием что-либо делать и отсутствием хотя бы примитивнейших знаний этикета; сталкиваясь с лекторами в коридорах, они громко матерились, проклиная все, что видели и шли дальше, не извинившись; редкие студенты - в большинстве своем девушки и подобные инфантильные юноши, - предполагали возможным поздороваться при встрече. О том, чтобы учить конспекты и билеты, не шло и речи.
Я любил Марсель, но ни о чём не жалел. Она умерла только по моей вине. И хотя мне снятся кошмары, хотя я просиживаю по нескольку часов в пещере, думая о Марсель, я всё равно готов снова и снова опускать её головой в унитаз. Но она мертва, и мне остаётся только вспоминать о нашей близости, когда она менее всего возможна. Иначе бы я не смог осознать никакой связи между смертью и мной, превратившей мою жизнь в сплошную муку.
Теперь я просто расскажу о том, как Марсель повесилась: она сразу же узнала нормандский шкаф и застучала зубами. Затем, посмотрев на меня, она поняла, что я и есть Кардинал. Если она начинала вопить, её нельзя было остановить никакими уговорами, и мы оставили её в покое. Когда мы вернулись в комнату, она уже висела в шкафу.
Я перерезал верёвку; она была мертва. Мы положили её на ковёр.
Отблески огненных всполохов на копне пышных рыжих волос; покрытые веснушками скулы и щеки; по-детски недоразвитое лицо, запавшие мочки, выпуклый лоб; нижняя губа чуть выпирает вперед; в руках - пластиковые поломаные игрушки; мимо бегут затянутые в рясы путаны, орут на разных регистрах что-то про еретиков и антинаучные заявления; полуулыбка на губах; из чуть приоткрытого рта вырывается теплый пар; на улице идет снег, и солнечное дитя прячется под теплым монохромным пледом.
Быть может, этот самый снег и спас бы сейчас ситуацию; внезапное недомогание можно было бы свести на обычную простуду, и никаких проблем.
Нужно очень постараться, чтобы простудиться в абсолютно сухую и довольно-таки теплую погоду, будучи "человеком" северным - сравнительно северным. Город, в котором он обитал на данный момент, был умеренным в отношении погоды - в крайности он никогда не спускался и не поднимался; хоть что-то радовало.
Мне казалось, мальчик, ты не куришь; во всяком случае, на перерывах предпочитаешь прятаться по библиотекам и рекреациям, а не идешь бунтовать в курилку.
Эмиль поднял голову, вновь взглянул на безымянного студента:
Пожалуйста.
Выудив пачку из кармана, положив ее на скамью, сверху - зажигалку. Чертово ребячество никак не дает успокоиться; по крайней мере, скорая смерть от, допустим, рака легких, ему никоим образом не грозит. Да и прочие мелочи жизни. Беспокоиться не стоит.
Дым горчит и царапает небо; уносится прочь, в небо, будто бы испугавшись внезапно чего-то неясного. Возможно, бесполезной потери времени - ему столько всего еще нужно сделать..

Мы с Симоной избегали малейших упоминаний о наших навязчивых идеях. Слово "яйцо" было исключено из нашего словаря. Мы больше не говорили о том, какой страстью пылаем друг к другу. И тем более о том, чем для нас обоих была Марсель. Пока Симона болела, мы не выходили из комнаты и ждали того дня, когда сможем вернуться к Марсель, с таким же нетерпением, с каким в школе ждут окончания урока. Иногда мы смутно представляли себе этот день. Я приготовил верёвку, канат с узлами и ножовку для металла, которую Симона тщательно осмотрела. Я пригнал велосипеды, брошенные в чаще, старательно их смазал и приладил к своему парочку креплений, чтобы сзади можно было посадить на него одну из девочек. Первое время Марсель могла пожить вместе со мной в комнате Симоны.
Симона окончательно встала на ноги только через полтора месяца. Мы выехали ночью. Я никогда не выходил из дома днём: у нас были веские причины не привлекать к себе внимания. Мне не терпелось добраться до того места, которое я мысленно окрестил заколдованным замком; слова "лечебница" и "замок" ассоциировались у меня с простынёй-призраком и безмолвным жилищем, населенным сумасшедшими. И что удивительно: мне казалось, будто я возвращаюсь домой, тогда как во всех других местах я чувствовал себя неловко.
Смысл - совокупность сущностей любого из Ваших деяний. Либо - простая риторика, либо - что-то сакральное, идущее изнутри.
В большинстве своем - первое.
Эмиль вновь положил ногу на ногу; почему-то сидеть на скамье с каждой минутой становилось все более и более неудобно; что-то внутри упрямо твердило - пора бежать, куда? неясно, но жажда деятельности внезапно обратилась бесстрастным, холодным допросом самого себя.
- Все зависит от твоих знаний о самом себе; что ты знаешь о себе? Почти ничего; прошлое отзывается обрывками болезненных ночных кошмаров, когда до утра, обнимая себя руками, приходится сидеть и пытаться прийти в себя.. Ничего не поможет. Но глупая надежда на то, что когда-нибудь все забудется, продолжает теплиться где-то чуть ниже сердца.
- Вос-по-ми-на-ни-е, этимология до слез проста, хочется кусать губы вновь и вновь, до крови, пытясь изобразить из себя угрюмую сосредоточенность, смягчить самого себя, свой голос, резкость во внешности; жаль, что все люди, что могли бы разделить со мной подобный груз, умерли от старости.
- Кто-то обещал, что будет до конца; кто-то - что ничего никогда не забудет, прохладная и равнодушная Смерть решила по-своему; странно - и подыхать не хочется, а становится немного неприятно из-за того, что ко всем относятся иначе, чем к нему, к Эмилю со странной греческой фамилией.
Насчет божественности и прочих религиозных аспектов Вам на соседнюю кафедру, - Эмиль вновь усмехнулся. Уж кто, а он точно знал - никого наверху нет и никогда не было. Я религиоведением не занимаюсь, увы.
Этого хватило во времена девятнадцатого-двадцатого века; радикальное отношение дебиловатого человечества к собственным постулатам и принципам буквально выдавливает из иссушенного недра вопрос: "а был ли мальчик?" - в том плане, был ли Бог вообще, или он умер, как пообещал старик Фридрих.
А мальчик уже где-то далеко; мерзнет явно, дрожит мелко, дыхание прерывистое, судорожное - будто бы боится не получить показанную ему на сегодня порцию воздуха.
Неумелые попытки прочувствовать удовольствие от ударной дозы яда в крови; зачем же так содомировать самое себя? Вновь прокручивает кольцо на пальце, задумчиво, безрассудно.
Сигарета, тлея, становится гораздо мягче и теплее; неясные всполохи от зажженного огня зажигалки на собственном лице, когда берет еще одну сигарету, сосредоточенно, излишне серьезно смотря на весь процесс в целом - ничего сакрального, так - сплошная бессмыслица.
Судя по продвижению разговора, скоро лавка в парке превратится в выездной филиал факультета философии. И не придется оправдываться за отмененную пару - хотя бы один студент будет знать материал вдоль и поперек. Собственный голос кажется слишком громким, слишком резким и холодным..
Пора читать молитвы. Время читать молитвы. Молитвы самому себе.
Снова в руках книга; мягкая, матовая обложка, почти горячая на ощупь. Странно, но Эмиль нисколько не жалел о завязавшемся разговоре со странноватым студентом, над которым сыграли такую злую шутку идиоты-однокурсники.

Каждое явление как таковое имеет свое название. Совокупность сущностей, заключенная в границы - смысл, совокупность сущностей без границ - вакуум. Смысл имеет лишь само слово "бессмысленность", но не ее предмет.
Студент явно ушел глубоко в свои мысли; ну и пускай - иногда это бывает полезно. Особенно в подобные пустые дни, когда до чего-то еще долго, а после уже произошедшего прошло слишком много времени, чтобы что-то вспоминать.
Ни капли свинцового, мутного, тяжелого - все того же смысла, какой-то заполнености, которая могла бы заполнить теплом узкое нутро, расслабить и успокоить. Все не так страшно - просто надо пережить эти дни. В целом, жизнь прекрасна - нужно просто правильно подобрать таблетки.
Марсель выскочила из шкафа наружу, спотыкаясь и бормоча что-то бессвязное, но, взглянув на меня во второй раз, отпрянула, словно перед ликом смерти; повалившись на пол, она разразилась нечеловеческими воплями.
К моему удивлению, эти вопли придали мне мужества. Как и следовало ожидать, на крик сбежались соседи. Но я даже не пытался скрыться или хоть как-то загладить вину. Наоборот: я пошёл и сам открыл им дверь. Какое зрелище! Вот так потеха! Представьте себе возгласы, крики и чудовищные угрозы родителей, ворвавшихся в комнату! Нас осыпали судорожными проклятиями, срывающимися голосами рисуя перед нами картины суда, каторги и плахи. От этого наши друзья тоже начали кричать. Вспыхнув, словно факелы, они зашлись неистовыми воплями и рыданиями.
Какая мерзость! Казалось, ничто не способно положить предел этой безумной трагикомедии. Марсель, так и стоявшая голой, пыталась жестами и криками передать свое нравственное страдание и невыносимый ужас; я видел, как она укусила свою маму за лицо, пока множество рук тщетно пыталось её утихомирить.
Вторжение родителей лишило её последних крупиц разума. Пришлось вызвать полицию. Об этом неслыханном скандале узнал весь квартал.
Ветер поднимает листья, кружит их по аллее в иррациональном, беспорядочном, ломаном ритме; подхватывает ассиметичные пряди волос, бьет ими по лицу; сигарета с одной стороны дотлела почти до середины, с другой, параллельной направлению ветра, осталась лишь чуть обгоревшая бумага.
Не вижу оснований для того, чтобы делать что-то "нелогичное, глупое и бессмысленное".
Коротко перебил Эмиль, чуть склонив голову и глядя на воодушевленное, раскрасневшееся от холода и смущения лицо мальчика. Показывал бы ты такое рвение на парах, дорогой мой - цены бы тебе не было. С твоей нынешней активности я с трудом вспоминаю твое имя.
Время к шести и темнеет рано - наконец-то показался закат, пробежался лучами по расслабленному лицу, коснулся прикрытых век, линии ровного пробора, узких губ, мазнул теплом по коже. Вот он - момент, которого ждал: дальше можно не волноваться ни о чем - все остальное не важно.
Какая удивительная вежливость, молодой человек. Могу Вас порадовать - Вы нисколько не мешаете.
Опять проснулась чертова лень; идти куда-то? зачем, если можно пока остаться здесь? Незаправленная с утра постель подождет; горячий чай с антибиотиками и очередной главой Батая - тоже.
Иррациональный сбой в системе. Бесстрастное переваривание поступающей информации. Что осталось? Неотрывно смотреть на мальчика и вновь улыбаться едва, чтобы не подумал чего-то неясного.

Подыхающие прокаженные, сифилитичные малолетние проститутки, ведьмы, еретики; защищают свои права, выбегают на тонких ломких ногах на улицы, выворачивают суставы, падают в снег - их ждет аккуратно запертый амбар посреди города, служащий одновременно и лепрозорием, и лечебницей для душевнобольных. Кровавое солнце падает в обрывки грязной ваты, выуженной из корзины возле постели умирающего; испрещенные швами грудь и шея, закатившиеся глаза, едкий пот, стекающий по лбу.
Бесстыдное утопление в синеве чужих глаз, пронзительной и яркой; аутопсия сознания, вывалившего внутренности на поцарапанный паркет; полуприкрытые пыльные веки, искусанные в кровь губы, чуть солоноватые, чуть сладковатые; запотевшее и потускневшее от дыма серебро кольца на безымянном пальце; пара искуственно выведенных Создателем родимых пятен на запястье; случайно прожженая угольком сигареты кожа поверх синеватой вены; болезненный анатомически точный разбор собственных несчастий, понесенных вопреки ожиданиям под расслабленным взглядом таких же синих глаз два века назад.
Вскоре нам с Симоной стало ясно, что Марсель не понимает, что с ней происходит. Она улыбалась, представляя себе удивление директора "заколдованного замка", когда он увидит её вместе с "мужем". Она не узнавала Симону и, смеясь, порою принимала её за волка из-за её черной гривы, её молчания и потому, что она, подобно собаке, прижималась головой к её ногам. Тем не менее, когда я заговорил с ней о "заколдованном замке", она сразу поняла, что речь идёт о лечебнице, в которую её упекли, и, как только она об этом вспомнила, так в ужасе отпрянула от меня, словно её испугал какой-то призрак.
Вероятно, нет смысла в том, чтобы облекать что-то в слова. Такие явления могут быть несколько интимными - в эмоциональном плане, естественно.
На самом деле, Эмиль не знал о таких явлениях; редкие новые чувства давались ему с крайним трудом. Он мог по пальцам пересчитать то количество раз, которое он был счастлив за всю свою безумно долгую (не)жизнь - их было всего восемь.
Я тревожно следил за ней; черты моего лица огрубели, и оно могло напугать её. Почти в тот же миг она попросила меня защитить её, когда вернётся Кардинал.
Защити меня, когда вернется Кардинал.
Тонкий шелковый шарф нисколько не спасал шею от нещадного сквозняка; Эмиль плотнее закутался в камзол; расскажи мне, что такое пневмония; наверное, это больно, но не больнее, чем обжечься о собственную глупость; как ты думаешь, если ампутировать легкие, их можно потом сварить и раздать беднякам, вечно голодным и неимущим? Я думаю, они были бы счастливы питаться моим воздухом..
Есть такая вещь - самоконтроль. Советую почитать об этом на досуге.
Мечты о тепле становились все более назойливыми; очень хотелось все бросить и поскорее, поймав первую попутку, доехать до дома, втайне надеясь на благоразумие водителей; вот только..
У Вас безумно красивые глаза. Вам не холодно?
Все так же улыбаясь - прохладно и вежливо. Совпадений не бывает; но и в реальности всего происходящего можно лишь сомневаться...

Горький привкус чая (разочарования?) на языке; ярко-оранжевые пятна осени перед глазами; серое зимнее послевкусие; остывшие чувства оседают на памяти, пускают корни; сборка прошла успешно - нервный центр нуждается в замене; Сенека кружится в вальсе с собственной тенью; Сартр блюет своей прозой в истеричную толпу; Экзюпери летит куда-то вдаль на воздушном шаре бледно-розового цвета.
Ссадины на коленях аляповато заклеены пластырями; запястья перевязаны бинтами; крошащиеся кости аккуратно собраны в банки и поставлены по кухонным шкафам; грузная камердинерша, брызгая слюной, заталкивает в рот кишки новорожденного; кельнер тихо плачет, обняв руками свою голову; исписанное маркером лицо девочки улыбается беззубым ртом прямо в камеру:
- Пленка рвется, плавится, шипит; фотограф помпезно распивает вино из обломков чьего-то черепа; девочка использует свою кружевную шляпку, как пепельницу.
- Скажи мне, чего ты хочешь?
- Я хочу того же, чего хочешь ты; по крайней мере, чего хотел пять минут назад, но так и не осмелился сказать (коснуться).
Флюоресцентно-серое сырое мясо в руках; сок стекает на голые худые колени; мягкие светлые волосы слиплись от крови убитого животного; из глаз цвета битого стекла по впалым щекам течет семя;
(пора бы уже остепениться)
приталенные вещи; прятаться за веерами и чужими цитатами; бежать от будущего, скрываясь в провонявших мочой и блевотиной подворотнях; пугаться собственной тени; путаться в снежных оковах, заключивших город в ровное ледяное кольцо; склонившись, целовать чьи-то ступни, покрытые струпьями и пластами отслаивающейся кожи...
Она в шутку пнула меня ногой и случайно задела револьвер, лежавший в кармане. Раздался оглушительный выстрел, и мы оба вскрикнули. Пуля не попала в меня, но когда я вскочил на ноги, мне показалось, что я уже на том свете. Даже Симона побледнела и осунулась.
Мягкие нотки ладана, мирры, волосы, пахнущие солнцем и югом, микросхемы, встроенные в кончики ногтей на ногах, тяжелые русые волосы по плечи, удары взмыленной плети на спине, взаимная ненависть, полеты над пропастью, (про)пастью, пастью злобного, кровожадного, голодного зверя под названием Память.
Я не ставил перед собой подобных целей.
Масло, льющееся из кувшина на пол, разбитые лбы, колени и локти, детские крики под окном, чуть слышный скрип паркета, что проминается под кошачьими лапами, женские сапоги возле постели, бесстыдные стоны во весь голос, утренние газеты в ящике, запахи крепкого свежего кофе и зеленого чая, розы, вянущие в хрустальной вазе, треснувшее по линии скул лицо, широкие шрамы на лобке и бедрах, темный балахон в углу; время искать свое имя в этом рваном, старом списке - черным гелем по антикварной бумаге.
Если Вы посмеете пропустить еще пару моих лекций, будете ползать за мной на коленях до скончания веков для того, чтобы я допустил Вас к экзамену.
Чуть нахмурившись, усмехаясь, смотря куда-то в сторону. Неясные, смутные тени, исчезающие при свете зимних фонарей; крупный снег, оседающий на колосьях; волосы промокли насквозь, одежда влажная; кровь, текущая из носа по губам, по шее, груди; худощавые силуэты в конце аллеи; надо бежать, главное - не выломать каблуки...
И еще раз - прощаю.